Нарвитянка Екатерина Егоровна Трошкина (в девичестве – Франц) месяц назад отметила свое 81-летие. А 12 лет Кате Франц исполнилось в начале января 1941 года, поэтому с самого начала блокады она получала паек как для взрослого.
Может, поэтому и выжила.
Первая блокадная зима была самой страшной. Паек рабочим составлял только 250 грамм хлеба в сутки, служащим, иждивенцам и детям до 12 лет - по 125 грамм, причем объем практически бесполезных примесей в блокадном хлебе доходил до 60 процентов.
«Те 250 грамм хлеба были объемом, как нынешние 125 – плотная масса, наполовину состоящая из бумаги, - рассказывает Екатерина Егоровна, отмечая, что других продуктов в пайке не было, за очень редкими и странными исключениями. – Однажды к нему прилагалось красное вино».
27 января праздновалось 66-летие снятия блокады Ленинграда. Сегодня в Нарве, по информации руководителя нарвского объединения “Жители блокадного Ленинграда” Рудольфа Рота, живет около 185 блокадников. Большинство из них переживали ужасы осады Северной столицы детьми – старшие поколения жителей блокадного Ленинграда уже почти ушли, но и младшим сегодня или под 80, или за 80.
До войны семья Франц, супруги Егор Петрович и Кристина Андреевна, с детьми - Екатериной и Петром, жила в тогдашнем пригороде Ленинграда - поселке Средняя Рогатка. Эта административная единица была упразднена в 50-х; сегодня это просто часть Петербурга, находящаяся между станциями метро «Московская» и «Звездная». Средняя Рогатка - колония выходцев из Германии, городов Бранденбурга и Вюртенберга, основанная еще при Екатерине Второй. Немка по национальности, Екатерина Егоровна говорит, что ее предки жили в этом поселке многие поколения. Любопытно, что до 1939 года в школе советской Средней Рогатки учеба шла на немецком языке. Но в 39-м, когда началась Вторая мировая война, со дня школа перешла на русский язык.
Екатерина Трошкина утверждает, что в блокадном Ленинграде ни ее саму, ни ее родных на национальной почве никто не притеснял. По-русски они говорили не хуже прочих, а на фамилии внимание никто не обращал. Даже в школе (а Екатерина и ее брат продолжали учебу и в блокадном Ленинграде) дети не обзывали их «фашистами» даже из баловства, хотя уже в эвакуации, как вспоминает наша героиня, ей неоднократно приходилось выслушивать подобное в свой адрес.
В семье Франц факт «войны с немцами» как-то особенно не воспринимался. «Мы же не знали ни Германии, ни тех людей, которые там живут, даже тот немецкий, на котором мы говорили, был очень своеообразный», - рассказывает Екатерина Трошкина, за долгие десятилетия забывшая немецкий совершенно.
Екатерина Егоровна говорит, что в блокадном Ленинграде вообще не происходило каких-то межнациональных распрей, за одним исключением. «Иногда доставалось евреям. Бывало, их даже выбрасывали из очередей. Может быть, потому что в народе говорили, что евреи заранее почувствовали приближение войны и очень многие из них стали покидать город до вторжения немцев. Конечно, неприятно вспоминать о таких моментах», - признает блокадница.
В Ленинград семейство Франц перебралось в сентябре, когда немцы подошли к городу Пушкин. Сначала переехали к тетке на Обводный канал, потом нашли более просторное жилье. Покидая Среднюю Рогатку, отец Екатерины Франц забил корову, мясо которой семья привезла с собой в Ленинград.
- Наверное, вам этих запасов надолго хватило?
- Куда там! У тетки в доме было столько знакомых и родных, что нам этой коровы и на месяц не хватило. Никто же не то что блокады, а даже продолжительной войны не ожидал. Многие поначалу думали, что война с Германией будет идти не дольше войны с Финляндией. Но чем дальше, тем было хуже. Кости нашей коровы мы варили до марта, они уже мягкие были, в них ничего не оставалось, а мы их все варили, варили и варили.
Кроме опрометчиво быстро съеденной коровы семья вспоминала закопанные в Средней Рогатке запасы картошки, которые они припрятали до лучших времен вместе с мебелью и другим имуществом. Брат Екатерины Петр еще осенью 41-го попытался было съездить в семейный тайник за картошкой, но к тому моменту военные уже закрыли доступ в Среднюю Рогатку.
«В блокаду мы жили на улице Лубинская, рядом со знаменитыми Бадаевскими складами, которые немцы сожгли в самом начале войны, когда наша семья еще не переехала в Ленинград, - говорит Екатерина Егоровна. – При нас там уже ничего не было, кроме земли пропитанной сахаром. И я возила на санках оттуда эту землю, мы ее растапливали в кипятке, фильтровали и пили сладкую воду. Уж не знаю, было ли от этого больше вреда или пользы».
В сознании ленинградцев пожар на Бадаевских складах стал символом начала голода зимы 1941-42 годов, но он, конечно, не был причиной этого голода, и, даже если бы эти запасы уцелели, их хватило бы только на три дня (по действовавшим нормам снабжения Ленинграда).
«Ели и столярный клей. Когда я сейчас об этом рассказываю, люди удивляются: как ты могла, это же «химия». Но раньше такой клей делали из желудков скота, мы замачивали его, первую воду сливали, потом добавляли другую и варили. Получалось что-то похожее на холодец», - сообщает Екатерина Трошкина, отмечая, что все же рацион был исключительно бедным и люди очень быстро теряли силы. Ее отец, по приезде в Ленинград поступивший работать кочегаром, ослаб и оставил работу. Брат тоже быстро сдал. Женщины в это тяжелое время держались лучше.
«Мама моя была очень энергичная, постоянно подбадривала меня и очень расчетливо расходовала наши пайки. Первыми в блокаду умирали те, кто сразу съедал весь паек. Моя мама такого не допускала. У нас был буфет, в который она убирала ежедневный паек и давала нам его по частям в нужное время – ключ от буфета у нее всегда был в кармане. Этим, я считаю, она нас спасла, - рассказывает Екатерина Егоровна. – А в январе 42 года, когда стояли ужасные морозы, комендант нашего дома искала кого-нибудь, кто еще стоит на ногах, чтобы отвезти покойника на Волковское кладбище. Мы с мамой вызвались и тащили этого покойника, небольшого мужчину, на санках километров за пять, за что комендант нам потом дала полкило хлеба. Очень большая плата, конечно, по тем временам. Но, видно, у нее были какие-то запасы».
Катя находила в себе силы для того, чтобы участвовать в тушении «зажигалок» – эти мероприятия были привычным обыденным делом, так же как и ежедневные спуски в бомбоубежище. «Но многие просто уставали прятаться каждый день. Однажды одна моя знакомая не пошла в бомбоубежище. Где-то рядом с ее домом упала бомба и один из осколков, влетев в окно, убил ее двухлетнего ребенка, сидевшего на столе. Сама она осталась жива», - говорит Екатерина Егоровна, признаваясь, что и она, и все ее родные были уверены, что до мая 1942 года они не доживут, так было тяжело и беспросветно. Но помогла опять же энергичность мамы, Кристины Андреевны, добившейся того, чтобы семейство Франц попало в число эвакуируемых в марте 42-го.
Екатерина Егоровна сообщает, что никто из ее родственников в блокаду не погиб, но, как иногда бывает в жизни, беда подстерегала там, где ее никто не ждал.
«В Тюмень мы ехали в «телячьих вагонах», люди собрались в поезде очень интеллигентные: и профессора, и художники. Была остановка на станции Котельнич. Никогда ее не забуду. Люди там не знали голода: вокруг росло огромное количество клюквы! И в поезде народ заговорил со знанием дела: витамины, витамины, нам нужны витамины! Но тем, кто клюквы наелся, стало очень плохо, многие умерли из-за этой клюквы по дороге – их трупы сбрасывали с поезда. Мой двоюродный брат тоже поел клюквы, и мы довезли его до Тюмени, там сразу доставили больницу, но он в ней умер. А нам мама запретила есть клюкву».
- Екатерина Егоровна, говорят, что людям, которые пережили блокаду, уже ничего в жизни не страшно, ведь самое худшее позади. Так ли это?
- Не в моем случае. У меня в жизни было много таких моментов, которые пережить было не проще блокадных месяцев.
Екатерина Трошкина, отправившись в эвакуацию с родителями, осталась на Севере на 20 лет. Вышла там замуж за капитана флота, родила сына, который умер в младенчестве, потом родила второго, благополучно его вырастив. В Нарву семья Трошкиных переехала в 1962 году. Екатерина Егоровна работала в разных сферах, совмещая порой две работы. До сих пор трудится на земле – возделывает огород. «Очень уж люблю это дело».
